Черный поезд На своем веку я повидал немало. Чем-то я горжусь, чем-то не очень. Когда я был мальчишкой, казалось, ничто не могло утолить мое любопытство. Я обязательно должен был всё потрогать, разобрать и изучить. Любопытство – вот, что постоянно втягивало меня в разного рода передряги и прочие неприятные ситуации. Осенью 1928 года, когда мне было не больше шести лет, мы с соседскими ребятами играли в прятки. Водящим был Денни Льюис, он был хороший игрок, и мне было непросто найти себе подходящее убежище. Я вспомнил про сеновал и решил, что было бы неплохо спрятаться среди стогов сена. Денни начал считать до ста, ну а я пустился к амбару. Прохладный ветер трепал мне щеки, обвевая меня запахом урожая.
Я промчался сквозь большие красные ворота, и тут мой взгляд упал на мать Денни Льюиса, лежавшую на земле в задранном платье с соломой в волосах. Сверху лежал мой папаша, казалось, будто он пытался встать, но у него не получалось. Тогда я не мог понять, чем же занимался мой старик, я это понял лишь потом, когда мне было четырнадцать лет. Тогда мы с Сандрой Хенниган забрались на сеновал, чтобы укрыться от дождя. Она стряхнула капли воды со своих прекрасных огненно-рыжих волос и заметила, что мои глаза застыли на её сосках, торчавших из под мокрой одежды как две маленькие пуговицы. Сандра задрала свое желтое платье и раздвинула покрытые веснушками ноги, обнажив свой нежный, пылающий огнем персик. Там, в пропахшем дождем и лошадиным дерьмом сарае, я впервые в жизни занимался любовью. Она была красивой девушкой.
– Папа? – Прозвенел мой детский голосок, эхом отскочивший от пыльных деревянных стен. Мой старик обернулся и посмотрел на меня так, словно его поймали с рукой в горшке с медом. Так оно, впрочем, и было. Он вскочил с Мисс Льюис и направился ко мне.
– Чей-то ты тут делаешь, сынок? – сказал он медленным и спокойным голосом.
– Мы иглали в плятки, па. Я хотел сплятаться на сеновале.
– Да? Ты ведь никому не расскажешь о том, что видел, сынок? Правда? – я слышал, как в его голосе росла ярость, но движимый любопытством, подлил масла в огонь.
– А что ты делал, папа? – спросил я, и отец просто взглянул на меня. Глаза его потемнели. Мисс Льюис, все еще лежавшая на земле, принялась поправлять свое платье и вынимать солому из густых золотых волос. Я так увлекся тем, что смотрел на нее, что не заметил, как мой папаша подошел к стене, возле которой стояли различные инструменты, и взял тяжелую ржавую лопату.
– Ты ведь никому не расскажешь, правда, малыш? – он произнес эти слова спокойно и медленно, как всегда, когда его охватывала ярость. Однако будучи глупым ребенком, я по-прежнему стоял и глазел.
– Папа, что бы… – я так и не успел закончить свой вопрос. Моя правая щека буквально взорвалась болью, и я упал оземь, как стог сена. Все перед глазами тотчас же побелело. Звуки заглохли, словно весь мир провалился в пустоту. Голоса стали казаться далекими и даже призрачными. Я слышал крики прекрасной мисс Льюис и, как ни странно, долгий низкий свисток поезда, проезжавшего где-то вдали. Не знаю, подвело ли меня мое воображение, но за свою долгую жизнь я узнал одно: совпадений не бывает. Я слышал этот свист так же ясно, как крик мисс Льюис, мягкие и нежные стоны Сандры Хенниган, гром, сотрясающий серое весеннее небо и тяжелое дыхание моего отца, занесшего надо мной лопату, словно Экскалибур. Я слышал этот поезд. Боже, упаси, я его слышал.
– Ты никому не расскажешь… Слышь!
– П-П-Папа, – отец обрушил лопату на мою беззащитную грудь. Раздались несколько хлопков, прорвавшихся сквозь мое тело. Я выставил свои ручонки, пытаясь защититься, но сила этого удара смяла их как бумагу. Я осмелился вновь поднять руки, но тут я увидел, что они покрылись кровью. Мисс Льюис уже не кричала, она бормотала, как будто только что увидела привидение. Отец повернулся к ней и замахнулся лопатой.
– Заткнись, сука! Заткнись, мать твою! – закричал он голосом разгневанного Бога. Пока отец отвлекся, я попытался уползти. Цепляясь сломанными пальцами за солому и землю, я пытался выбраться на свободу. Не тут-то было: отец схватил меня за ногу и бросил в сторону лестницы на сеновале.
– Он еще ребенок, Клэй. Всего лишь ребенок, - мямлила мисс Льюис. – Он не сделал ничего плохого.
– Я сказал, заткнись! – отец говорил все с той же божественной силой. Он вновь ударил меня лопатой, и я услышал громкий треск. Это было почти как молния, проносящаяся по небу. Я снова услышал свисток паровоза. Громкий, пронзительный свист вдалеке. Отец перевернул меня на спину и снова заговорил.
– Никому не рассказывай, малыш, – его голос успокоился, но в нем еще осталась глубокая ярость. Один из моих зубов свалился мне в глотку. Я попытался откашлять его, и изо рта хлынул фонтан крови и рвоты. Я слабо повернул голову и выплюнул эту смесь.
– Нет, папа, я никому не скажу.
– Хорошо, – отец отбросил лопату в сторону, взял меня на руки и понес как младенца. В его голосе появилась неожиданная забота, которую следовало бы ожидать от нормального отца. – С тобой все в порядке, малыш? Ты ведь упал с лестницы. Правда, Джейнис? – он повернулся к мисс Льюис, все еще держа меня на руках. Её лицо покраснело от слез, она только и могла, что кивать головой.
– Да, да… Что с тобой, Дэниел? Как ты, милый? – она подбежала ко мне и прикоснулась дрожащими руками к моему избитому лицу. Отец пихнул меня ей в руки.
– Отнеси его домой и уложи в постель. Скажи Марте, что случилось, поняла? Я схожу в город и позову доктора. Давай, шевелись! – Мисс Льюис прижала меня к себе и побежала к дому, чтобы моя мать смогла уложить меня до прихода врача. Я помню, как перед тем, как я потерял сознание, мисс Льюис бежала по полю к моему дому. Ноздри наполнил запах урожая. Мисс Льюис тихо бормотала о том, что ей жаль, что все так вышло, а вдалеке я заметил стремительно несущийся силуэт черного поезда. Из трубы струился дым, медленно стучали колеса, а ужасный свист паровоза звал меня во тьму.
Врач пришел и ушел, а я даже не заметил. Все это время я был без сознания. Сломанное бедро, три сломанных ребра, трещина в черепе, два выбитых зуба, четыре сломанных пальца, сломанная лодыжка и сотни ушибов. Я временно потерял слух и перестал чувствовать правую половину лица. В хорошие дни, а надо сказать, у меня их было много, я слегка прихрамывал, но в плохие дни я был практически инвалидом. Левая рука иногда застывала, я ни черта не мог двигать пальцами, но со временем я привык к такому состоянию. Моему отцу все сошло с рук, и, судя по тому, что мисс Льюис больше к нам не приходила, у нее не было желания вспоминать о том происшествии. Жизнь вернулось в прежнее русло.
Я еще десять лет жил как мог, пока снова не услышал тот свисток. К тому времени в проезжающем мимо фермы поезде уже не было ничего необычного, так как ближайшая железная дорога находилась всего в миле от моего дома. Но этот поезд был другим. Со свистком было что-то не так. Он напоминал крики умирающего кролика, скрип ногтей об школьную доску и пар из чайника, слитые в одно целое. Тот звук словно впивался в уши, от него все тело бросало в дрожь. Словом, не очень приятное чувство.
Мне было шестнадцать лет, и я жил так же, как и мои предки. Работал до мозолей на земле. Учился в школе, которую моя жена потом назвала «школой для быдла», однако со временем до моего учителя дошло, что меня бесполезно чему-то учить. Я вовсе не был тупым, просто мне больше нравилось читать или что-нибудь разбирать, ну или ходить куда-нибудь, где я раньше не был. Мир был для меня как игровая площадка, и я хотел играть. Мысль о том, чтобы бросить мать вместе с отцом, пугала меня, и я считал своим долгом оставаться с ней и защищать её. То, что отец сделал со мной, было верхушкой айсберга по сравнению с тем, что он делал с ней. Я помню, как я слышал их крики по ночам. Помню его грохочущий голос, звуки бьющегося стекла, ясный как день звук прикосновения плоти к плоти. Мать потом весь день сидела на кухне с синяками, а то и порезами, но она не жаловалась. Все всё видели, но никто ничего не делал, такой уж была жизнь.
Я помню, то была приятная летняя ночь. Было немного влажно, но это мелочи. Я сидел на крыльце, любовался звездами и слушал ночных тварей, которые шли по своим делам. Иногда я посматривал в сторону сарая. В лунном свете он выглядел как мавзолей. Напоминание о многом. О боли, об утраченной любви, о тяжелой работе, о моих предках, которые когда-то умерли на этой земле. Я думал о Сандре Хенниган, Господи упокой её душу. Вспоминал лопату, что прошлась по мне, как локомотив по рельсам. Я думал о том, хотел ли я прокатиться на нем или нет. Не знаю, не знаю.
Я помню, как отец вел грузовик. Ублюдок ужасно петлял, очевидно, он напился самогону Джимми Макгрубера. То, что выжигает тоску, потом само же ее и приносит, так он говорил мне. Я знал, когда папаша был в драчливом настроении, и инстинктивно убегал в свою комнату. Еще до того, как я успевал добежать до лестнице, я слышал его голос:
– Марта! Марта, иди сюда, и встреть меня, как полагается хорошей жене, – кричал отец, держа в руке кувшин, из которого на землю лилась грязная жидкость. Моя мать покорно выходила из подвала и встречала его так, как ему этого хотелось. Она целовала его в губы и снимала с него куртку. Пока она вешала её на крюк, отец тут же начинал её тискать. Мать моя, надо сказать, была привлекательной женщиной, но годы постоянных избиений лишили её глаза блеска, походку резвости, а голос певучести. Мы мигом встречались взглядом, но этот миг говорил все, что нужно.
– Милый, тебе пора ложиться. Сегодня все, может быть, будет не так плохо. Просто иди спать.
Но каждую ночь все повторялось заново. Мать не сопротивлялась этому хищнику и его сексуальному аппетиту лишь потому, что хотела его задобрить. Она все терпела и молчала. Боже, на что она шла ради меня, я каждый день молюсь о том, чтобы мать улыбалась мне сверху в то время, как он гниет в аду. Я тут же вспоминал о Сандре Хенниган. Страдала ли она в тишине? Позволяла ли она ему овладевать ею каждую ночь? Или она кричала, кусалась и дралась, пока её не оставляли силы? Не знаю. Не могу сказать. Господи упокой её душу, надеюсь, она давала сдачи.
Я поднялся в свою комнату, стараясь не слышать тяжелого дыхания отца и холодных, подавленных стонов матери. Лежа в постели, я пытался поскорее заснуть, хотя и знал, что на следующий день все повторится заново. Вскоре я заснул, и мне приснился сон. Сон, который преследовал меня многие годы, каждый раз обрастая все новыми подробностями. Отец стоял надо мной с лопатой. Смотрел на меня взглядом, полным гнева. Его глаза были чернее черного. Лопата обрушивается на меня. Я в ужасе закрываю глаза, потом открываю их и вижу перед собой Сандру Хенниган. Её красивая гладкая кожа теперь сгнила, и в ней кишат черви. Её огненно-рыжие волосы по-прежнему напоминают свежую кровь, а вокруг шеи обвилась черная линия. Это ужасно, но я не могу отвести глаз. Она задирает свое желтое платье, обнажая свою гнилую плоть, когда-то бывшую чудным зрелищем. Она говорит со мной, таким же ясным и живым голосом, как и в тот день.
– Ты любишь меня… Правда, Дэниел?
И снова это медленное методичное чух-чух проезжающего поезда. Сандра открывает рот, и её щеки, разрываясь, превращаются в омерзительную мертвецкую улыбку. Она снова что-то говорит, но у нее нет голоса, только пронзительный душераздирающий звук. Свист.
Я проснулся. Майка и нижнее белье пропитались потом, но разбудил меня не сон, каким бы ужасным он ни был. Нет, это был рвущийся на волю гул у меня в животе. Я не стал ждать особого приглашения, выскочил из постели, натянул штаны и быстро спустился по лестнице, в темноте чуть не споткнувшись о последнюю ступеньку. Я увидел отца, который заснул в гостиной, устроившись в кресле-качалке. Его кувшин лежал на полу, пустой и высохший. Сквозь окно сиял лунный свет, и я видел слюни, текшие из его открытого рта. Голова откинулась назад – он всегда так спал, когда засыпал в кресле. Я быстро надел ботинки и помчался к входной двери и, выйдя наружу, направился к небольшому сараю. Под ногами хрустела трава, а ветер охлаждал пот на моем теле. Я добрался до уборной, распахнул дверь и без лишних раздумий принял сидячее положение.
Было много историй о дикобразах, которые якобы забирались в сортиры, чтобы насытиться солью из пота, но я их ни разу не видел. Один раз забрался енот, бедняга упал в дырку и утонул в дерьме семейки фермеров. Печально. Это случилось много лет назад, и дыру давно закопали. Я расслабился и сделал то, что полагается делать в таких ситуациях. Я чуть не заснул в том вонючем сортире, но что-то сбросило меня с очка. Свисток. Сперва он был достаточно тихим, но потом он перерос в какофонию сотни кричащих голосов. Я быстро привел себя в порядок и выскочил наружу. Он был там. Освещенный лунным светом, он стоял меньше, чем в миле от меня. Он просто стоял на рельсах. В этом не было ничего необычного кроме того, что рядом не было никакой станции: только поле и бесконечные стальные рельсы.
Как я уже говорил, я был любопытным парнем, и я не мог упустить возможности увидеть то, что десять лет преследовало меня. Я бросился бежать, чувствуя, как мое сердце бьется от страха и волнения. Хотелось повернуться к дому, сказать самому себе, что я сплю, но мои ноги было не остановить. Слава Богу, ночь была лунной. Чем ближе я подбегал к чертовой штуке, тем темнее становилось вокруг. Дым обволакивал небо и затмевал свет. Яркие как бриллианты звезды исчезали одна за другой. Я остановился, потея и запыхаясь. Осмотревшись, я понял, что стоял прямо перед ним.
Он был совсем не таким, как другие поезда, которые мне приходилось видеть. Он был весь черный, настолько черный, что если слишком долго на него смотреть, могут заболеть глаза. Казалось, что поезд полностью поглощал окружающий свет. Большинство поездов из тех, что проходили мимо нас, перевозили груз, а это был пассажирский поезд. Вагоны были ярко освещены, в окнах темно-красный свет. Из окон выглядывали люди, Боже мой, что это были за люди! Они сидели неподвижно, без намеков на какие-либо эмоции. Все они были похожи на какие-то древние статуи. Я попытался рассмотреть эту штуку: все вагоны выглядели совершенно одинаково. Все они были полны незнакомых и неподвижных лиц. Один пассажир или, может быть, сразу двое, посмотрел на меня, а потом вернулся в исходное положение. Его серые глаза были полны печали. Я шел вдоль поезда, и тут кое-что бросилось мне в глаза. В одном из окон я увидел отца. Поначалу я не поверил своим глазам, но потом понял: это был он, мой папаша.
– Папа! – закричал я, но он даже не повернулся. – Папа, эй, папа! – я увидел, что вход в вагон был открыт. Мне надо было попасть внутрь. Я думал про себя. Как он там оказался? Какого черта он там делал? Я попытался забраться на металлические ступеньки, которые вели в вагон, но нечто, пахнущее сажей и маслом, столкнуло меня обратно на землю. Я поднял глаза и увидел стоявшего в вагоне человека. На нем был испачканный сажей фартук, а из под кондукторской фуражки торчали жирные белые волосы. Человек внимательно посмотрел на меня, после чего у него на губах появилась улыбка.
– Тебе сюда нельзя, малыш, – его голос был легкомысленным и неровным. Скрипучим и в то же время низким и громким. – У тебя нет билета! Ха-ха! – Его голос действовал на нервы, как хруст насекомых под ногами. Да и зачем тебе сюда, скажи, парень? – Он все еще улыбался своей странной улыбкой, широкой и грозной. Я снова почувствовал себе напуганным ребенком на сеновале.
– Здесь м-м-мой папа. Мне надо с ним поговорить. – В ответ он только разразился смехом.
– Здесь много у кого папа, малыш. Нет билета, нет поездки. Хе-хе-хе. Он хлопнул своими покрытыми черной пылью ладонями.
– П-п-пожалуйста… Я…
– Нет билета, нет поездки! – в его голосе послышалась ярость. Тогда-то я смог его по-настоящему разглядеть. Бледное лицо, без малейшего изъяна. Глаза пылали огнем, ей-богу. Два оранжевых огонька, напоминавших угли, на которых шел поезд. Эти два огонька буквально прожигали меня насквозь. – Проваливай отсюда, малыш! И без билета не приходи! Ха-ха! – Его зубы. Они были изогнутые и острые, как у собаки. Не побоюсь сказать, что я испугался. Обмочился прямо на месте. Он же только рассмеялся своим трескучим смехом.
– Жемчуг, алмаз, нефрит, опал! Ха-ха-ха! – он развернулся и захлопнул дверь позади себя.